taiyou-kai
TaiyouKai
太陽海
10.2025
Мастер эпохи Тайсё – путешествие в мир Юмедзи
Ирина Бокарева-Хига
14.06.2024
Когда встреча с искусством происходит случайно, она порой оказывается самой судьбоносной. Так было и со мной: обычная поездка в глубинку Яманаси обернулась откровением - знакомством с работами художника, чье имя стало синонимом японского романтизма начала XX века. Его героини в кимоно и с европейскими зонтиками открыли для меня особый мир эпохи Тайсё. Мир, где восточная утонченность встретилась с западным модерном. Мир Такэхиса Юмэдзи.
Фото: Ирина Хига
Такэхиса Юмэдзи (竹久 夢二, настоящее имя - Такэхиса Мотодзиро) был не просто художником, но и поэтом, графическим дизайнером, иллюстратором и даже эссеистом. Его творчество — это слияние традиционной японской эстетики и влияния западного модерна, что делает его одним из символов так называемого "Taishō Roman" или Тайсё арта - культурного и художественного направления, характерного для начала XX века. Главная тема Юмэдзи - женская красота и хрупкость, выраженная в его "бидзин-га" (美人画) - изображениях прекрасных женщин. Современники называли этот стиль "Юмэдзи-сики бидзин" - красавицы в стиле Юмэдзи. Его героини одеты в кимоно, но держат европейские зонтики, и их руки украшены кольцами, а на фоне - интерьер в западном стиле. Мужчины на его работах могут носить котелки и трости, оставаясь в японских одеждах. Эта удивительная смесь Востока и Запада - один из главных признаков эстетики эпохи Тайсё.
Фото: Ирина Хига
Юмэдзи создал множество не только живописных, но и прикладных работ. Он оформлял детские книги, женские журналы, создавал дизайн тканей для кимоно и юката, разрабатывал упаковки для товаров, например мыла или косметики, иллюстрировал сборники песен. Особенно известна его работа над песней "Ёимати-гуса" (宵待草), ставшей своеобразным музыкальным символом эпохи Тайсё. Его поэзия - нежная, немного печальная, с тонкой ноткой ностальгии - прекрасно дополняет визуальный стиль.
В музее можно узнать и о личной жизни художника: у него было три музы - жена, любовница и модель, чьи образы неизменно вдохновляли его и чьи биографии также представлены в экспозиции. Его работы цепляют не только композицией, но и деталями: взглядами, осанкой, жестами рук, узорами ткани. Всё это складывается в тонкую, цельную и пронзительную картину.
Фото: Ирина Хига
Фотографировать в музее было запрещено, но, к счастью, многое можно найти онлайн. Если будете поблизости, обязательно загляните. Этот музей не только о художнике, но и о времени мечты, когда Япония стремительно менялась, но всё ещё сохраняла свою поэтичность. В этом месте вы точно проведете душевное, неторопливое и вдохновляющее время среди образов, наполненных мягким светом, легкой грустью и неуловимой красотой. Этот музей - не просто собрание работ одного художника. Это окно в мир, где Япония сто лет назад открывала для себя Европу, но не теряла собственной души. Мир, в котором женский взгляд мог быть одновременно застенчивым и смелым, а жест строгим, но хрупким, и какой-нибудь аксессуар - символом личной драмы. Такэхиса Юмэдзи запечатлел эту эпоху в своих работах с поэтической точностью, и, пожалуй, именно благодаря этому его образ женщины до сих пор считается одним из канонических в японской культуре XX века.
Мир глазами лягушки
Анна Семида
10.10.2025
Кусано Симпэй — своеобразный поэт, который выпустил целую книгу стихов о лягушках и даже придумал лягушачий язык. В сегодняшнем стихотворении они приводит душераздирающий диалог двух лягушек, которые сокрушаются от грядущих перемен:
РАЗГОВОР ОСЕННЕЙ НОЧЬЮ
-Чувствуешь, похолодало?
-А, да, похолодало
-Слышишь, стрекочут сверчки?
-А, да, слышу, стрекочут сверчки
-Скоро под землю уйдем
-Как не хочу я под землю
-Ты исхудала
-Да и ты исхудала порядком
-Что же так колет внутри?
-Это поди в животе
-Без живота нам не жить
-Да, а пожить-то хотелось
-Чувствуешь, похолодало?
-А, да… Слышу, стрекочут сверчки
Мы знаем, что лягушки могут жить по 7-10 лет, однако в дикой природе у них много врагов, поэтому, наверное, каждая лягушка живет в среднем года два. Когда думаешь, что может быть это было последнее лето в их жизни, то начинаешь им сопереживать.
Кусано Симпэй придумал отличный творческий ход — смотреть на мир глазами лягушек. Грядущая осень тогда воспринимается совершенно иначе. И как хорошо он показал это медленное состояние впадания в спячку: в последней реплике заметно, что вторая лягушка уже отвечает невпопад, что она уже одним глазом погружается в сон и уходит под землю.
Иллюстрация: Гэцудзю «Жаба и мышь», конец 18 - начало 19 века.
Текст вокруг жабы и мыши посвящен встрече с двумя персонажами: один облачен в монашеское одеяние, а другой — в лохмотьях. Человек в монашеском одеянии заявляет, что он — старая мышь, и начинает пространную речь о своей ненависти к кошкам. Второй отвечает, что он — жаба, живущая под главным залом, и что у него нет мирских желаний. Жаба упрекает мышь за глупые мысли и призывает её очистить разум ради собственного блага.
Если хотите уловить оригинальный ритм стихотворения, то послушайте, как его читают по-японски. А если хотите прочувствовать драматизм ситуации, то послушайте музыкальное исполнение этого произведения. Оно звучит особенно тревожно (ссылки положу в комментарии)
Материал использован с разрешения автора канала Haiku Daily.
Вторая столица
Владислав Вольхин
19.10.2025
Осаку иногда называют «второй столицей Японии» — это второй по значимости город Японии, огромная агломерация на 16,5 млн жителей. Но все, кто был в Японии больше пары дней, как минимум слышали, наверное, что Осака очень сильно отличается от Токио. Да и вообще от остальных японских городов. Можно сказать, если пользоваться современным языком, «самый раздолбайский» город Японии. Почему так произошло? Давайте попробуем разобраться.
Вообще, места у нас тут очень древние, вся японская государственность начала развиваться, по сути, с окрестностей Осаки (ну ладно, скорее Нары, но тут рукой подать, так что это детали). Археологические раскопки показывают, что эта местность была заселена еще как минимум со времен неолита, когда никаким «государством Ямато», да и самим японским народом в современном понимании еще и не пахло.
К 4-5 в. благодаря удобному расположению на побережье и устьях рек, территория современной Осаки стала естественным пунктом для обмена с Кореей и Китаем. По легенде, один из самых старых синтоистских храмов Японии - Сумиёси Тайся (классный кстати, до сих пор стоит), был построен еще в 3 веке.
Фото: Владислав Вольхин
Тут отвлекусь немного от истории Осаки и расскажу вам интересную историю про Сумиёси Тайся.
Считается, что храм был построен императрицей Дзингу после ее вроде как успешного военного похода на Корею (о котором, впрочем, ни слова нет ни в корейских, ни в китайских летописях. Но кто мы такие, чтобы не верить японским летописцам - сказано, что надавали корейцам по шапке, будем считать, что так и было. Хотя сомнительно, если честно).
Древнейшие японские летописи 8 века говорят там о том, что императрица Дзингу, сильная и независимая женщина, идеальный персонаж для современных фильмов, которая вроде как правила в начале 3 века н.э., когда никакой «империи» и в зачатках не было, на самом-то деле, так, объединения племен начали формировать протогосударство, получила наказ от самой богини солнца Аматэрасу завоевать «страну за морем». Ну конечно, богов же хлебом не корми, дай устроить какую-то заварушку.
Муженек у нашей сильной и независимой как раз скоропостижно скончался, оставив ее беременной управлять государством. Беременность, если верить летописцам, нашу героиню не остановила от того, чтобы собрать невиданную доселе армаду военных кораблей и отправиться крушить государство Силла в Корее. И вот тут самое интересное.
По легенде, императрица настолько ответственно подошла к выполнению задачи, что обратилась к богам Сумиёси, покровителям морей, чтобы они … отсрочили роды, пока военный поход не завершится. Вот это я понимаю, преданность делу! А вы думаете, откуда пошли городские легенды про современных японских клерков, настолько преданных делу своей корпорации, что не могут найти даже время для того, чтобы сходить в туалет, и умирают от разрыва мочевого пузыря прямо на рабочем месте.
Японские летописи нам говорят, что корейцы были настолько потрясены мощью японских воинов, что сдались без боя. Корейские и китайские летописи, как я уже сказал, многозначительно молчат. Стесняются, наверное.
Императрица Дзингу с триумфом вернулась в страну Ямато и наконец родила сына, будущего императора Одзин, через … три года после смерти ее мужа!! Ладно, оставим шутки на тему того, кто мог быть отцом ребенка, за рамками этого повествования. Кто мы такие, чтобы сомневаться в чудесах древних правителей Японии?? Ну и вот, по возвращении на родину, императрица основала храм Сумиёси Тайся, который стоит до сих пор в Осаке. Правда, судя по археологическим исследованиям, скорее всего он был построен на пару веков позднее, чем нам летописи говорят.
Фото: Владислав Вольхин
Возвращаемся к главной теме - Осака - самый раздолбайский город всея Японии.
К 6-му веку территория современной Осаки, которая тогда называлась Нанива, стала «морскими воротами государства Ямато», где принимались посольства из Китая и Кореи, шел обмен товарами с материком. А в 645 году Нанива стала даже на некоторое время столицей молодого государства. Это продлилось недолго, но в качестве важного торгового узла город продолжил развиваться и дальше. Уже тогда это была торговая столица страны. Запомните этот момент.
Затем, уже к периоду воюющих провинций (16в), когда вся страна на протяжении ста лет почти была занята непрерывной резней друг друга, регион Осаки несколько подзапустился. Но обрел вторую молодость, когда один из трех великих объединителей Японии - Тоётоми Хидэёси (он тоже завоевать Корею собирался и ужас чего там натворил) перенес свою ставку сюда. Он построил в конце 16 в. замок Осака, который считался верхом фортификационного искусства своего времени.
Осака стала военным, экономическим и административным центром Японии.
После того, как последний объединитель Японии, Токугава Иэясу, избавился от наследника Хидэёси, которого вообще-то клялся защищать (в нашумевшем недавно сериале Сёгун как раз про эти времена рассказывается), и истребил весь его род, политический центр страны был перенесен в Эдо, который теперь известен как Токио, но экономический центр остался в Осаке. Город опять стал центром торговли, теперь уже в объединенной стране под правлением сёгуна.
Фото: Владислав Вольхин
И вот тут уже начинаются большие отличия от всех остальных городов Японии. Дело в том, что в Осаке сложились уникальные для феодальной Японии социальные отношения.
В то время, пока вся остальная страна жила (и во многом до сих пор живет) в жестких рамках строгой вертикальной иерархии, где каждый точно знает свое место в социальной структуре, в Осаке всем заправляли купцы. Они, кстати, по официальной системе относились к самому низшему сословию Японии, не считая неприкасаемых - эта и хинин и буракумины, потомков которых до сих пор (!) притесняют в японском обществе (хотя вам никто об этом и не скажет напрямую).
Низшие не низшие, тем не менее осакские купцы быстро богатели, весь город превратился в один огромный рынок всевозможных товаров. И вот уже с тех времен Осака стала отличаться в культурном плане от всей остальной страны - все мы тут свои, сторгуемся как-нибудь. Именно в Осаке в эпоху Эдо была создана первая в мире система фьючерсной торговли - и это произошло на рынке риса, задолго до Чикагской товарной биржи. Этот механизм оказал огромное влияние не только на экономику Японии, но и на глобальную торговлю в дальнейшем.
А осакские «воротилы» тем временем прибирали к рукам всю страну: уже к середине периода Эдо именно в Осаке были созданы системы кредитования, к тому времени в должниках у осакцев ходила вся страна, включая высшее руководство. Купцы из Осаки создали собственные кредитные организации, вексельные дома, биржи, управляли денежными потоками.
Возникли осакские торговые гильдии - влиятельные корпорации с внутренними законами и репутацией. Многие японские корпорации, о которых вы точно слышали, например, Сумитомо и Мицуи, начали свой путь именно в торговле в Осаке.
Фото: Владислав Вольхин
Некоторые даймё (высшая военная аристократия) становились полностью зависимыми от займов купцов. Купцы финансировали строительство дорог, мостов, храмов - того, на что у самураев не хватало средств. При этом формально купеческое сословие оставалось на самой низкой ступени в социальной структуре общества. Купцы не могли открыто проявлять роскошь: им запрещалось строить роскошные дома, носить золото, пользоваться паланкинами. Поэтому они инвестировали в искусство, поддерживали театры кабуки, бунраку, институт гейш, создавая культуру досуга.
Таким образом на протяжении веков складывался особый, осакский дух: прямота, практичность, экономическая хватка, а также особое чувство юмора и открытость. Исторически большинство юмористических театральных жанров родом именно из Осаки, а в современной Японии комедианты и стендаперы специально учат осакский диалект, так как считается, что он намного лучше приспособлен для шуток, чем стандартный Токийский диалект.
Фото: Владислав Вольхин
Осакцы очень гордятся, кстати, своим диалектом и вообще своей «осакастью». Людей из Осаки часто видно издалека - они громче и быстрее разговаривают, больше жестикулируют и чаще шутят, и смеются, чем жители других регионов страны. И не любят чрезмерного официоза.
Только в Осаке клиента могут назвать «идиотом», да еще и в его присутствии, и никто на это обижаться не будет. В Токио за такое только харакири делать.. Я бы сказал, что в Осаке, по сравнению с любыми другими городами Японии легче освоиться иностранцам - тут проще относятся к правилам и их нарушению, люди более открытые и общительные, иногда даже чересчур.
Но и другая сторона - Осака стоит на первом месте в стране по количеству аварий из-за езды в пьяном виде, да и вообще в лидерах по количеству аварий. Большинство самых больших и влиятельных группировок якудза тоже из наших мест - Осаки и Кобэ, именно из-за того, что государственный контроль тут всегда был несколько слабее.
Фото: Владислав Вольхин
Ну и в финале, очень показательная история почти тридцатилетней давности. В 1998 году токийская телестудия TBS проводила ток-шоу с участием бывшего президента США Билла Клинтона, где с ним общались жители Японии. И вот внезапно микрофон дали женщине из Осаки. Она его и спросила напрямую: «Билл, а вы вообще извинились перед женой за Монику Левински? Жена вас простила? Я бы такое уж точно не простила бы!» В студии сначала воцарилось напряжённое молчание, затем взрыв нервного смеха. Ведущий явно не ожидал такого вопроса и попытался перевести тему.
В японской культуре не принято говорить о сексуальных скандалах открыто, особенно на публике; не задают личные вопросы гостям, особенно иностранным политикам; телепередачи скрупулёзно отбирают вопросы, часто с утверждением сценария.
А женщина из Осаки (по стилю речи и манере поведения это сразу было понятно) пошла в лоб, без дипломатии, что идеально укладывается в стереотип о “осакской прямоте”.
Потому что к чему все эти ваши расшаркивания??
Мистический хонкаку Эдогавы Рампо
Галина Дуткина
24.10.2025
Таро Хираи (平井 太郎), известный всему миру как Эдогава Рампо (江戸川 乱歩), родился 21 октября 1894 года в небольшом городке Набари префектуры Миэ, куда его отец, Сигэо Хираи, был направлен по работе. Семья поселилась в арендованном доме доктора Ёсиэ Ёкоямы, где и появился на свет младенец Таро.
Вскоре семья уехала из Набари, и этот город оставался для Рампо «незнакомым родным городом». Впервые Эдогава Рампо посетил свою малую родину лишь в 1955 году — за десять лет до смерти.
Автор сыграл ключевую роль в становлении и творческом развитии не только большой плеяды современных писателей детективного жанра, но и даже основоположников японского литературного рока.
Эдогава Рампо писал в стиле хонкаку, однако в его произведениях была своя специфика — детективы с примесью мистики и кайдана.
История хонкаку: до и после
После Второй мировой войны японский мистический детектив снова стал активно развиваться, и уже к 50-м годам благодаря Ёкомидзо Сэйси (横溝正史, 1902—1981), Такаги Акимицу (高木 彬光, 1920—1995) и Аюкава Тэцуя (鮎川哲也, 1919—2002), жанр хонкаку, наконец-то, начал формироваться более чётко. Особую популярность хонкаку-детектив приобрёл в 80-е годы. В 1987 году Аяцудзи Юкито (綾 辻 行人, род. в 1960) при поддержке другого автора мистических детективов, Симада Содзи (島田荘司, род. в 1948), дебютировал с романом «Убийства в Десятиугольном доме». Серия его детективов «Дом» стала бестселлером и позже привлекла к жанру новых фанатов.
….Но вернемся к творчеству Рампо. У него отчетливо прослеживаются два непересекающихся направления, две струи — ирреальное и реальное, романтическое и рациональное. Таким образом, его произведения распадаются на две группы.
Известно, что детективы делятся на научные и интуитивные. Первые раскрывают совершенное преступление позитивными средствами исследования материальных улик (в Европе это направление представлено романами О. Фримена, Ф. У. Крофтса), вторые основываются на догадке и интуитивном проникновении в психологию преступника (Агата Кристи, Г. К. Честертон, Э. К. Бентли и другие). Рампо — одержимый приверженец интуитивного метода, и рассказ «Психологический тест» (1925), бесспорно, его программное произведение.
Эдогава Рампо. Психологический тест: Рассказы / Пер. с япон., предисл. и сост. Г. Дуткиной. — М.: Известия, 1989. — 192 с.
Сюжетный ход несколько неожидан: имя убийцы и мотив преступления раскрываются в первом же абзаце. Да и сама ситуация в общем-то не нова: кое-кому даже покажется, что сцену убийства старухи Рампо скопировал у Достоевского. Но уже через пару страниц снисходительно позевывающий читатель, ожидавший утомительного перечисления подробностей преступления, поймает себя на том, что с неослабевающим интересом глотает сухие, бесстрастные, как протокол судебного заседания строки. Ни один, даже искушенный в тонкостях жанра знаток не догадается до самой развязки, каким образом хитроумный сыщик изобличит убийцу, не оставившего решительно никаких следов преступления.
Вдохновенный гимн интуитивного метода завершается эпизодом, напоминающим объяснение Раскольникова с Порфирием Петровичем, но и здесь Рампо верен себе: многочисленные аллюзии, реминисценции и прямые параллели с западной литературой для него только повод сказать нечто свое, глубоко индивидуальное и национальное. Кстати, сам психологический тест, предложенный немецким ученым Гуго Мюнстербергом, Рампо препарирует с такой изощренностью, столь изобретательно выявляет слепые пятна человеческой психики, что у читателя, по существу, не остается сомнений в превосходстве традиционного японского психологизма.
Ожесточенный спор Рампо с адептами научного детектива продолжается в повести «Плод граната» (1934). Начальная сцена потрясает человека жуткой, патологической краской.
Фото: Татьяна Романова.
Резиденции Эдогавы Рампо. Мемориальный центр Эдогавы Рампо по изучению народной культуры, Университет Риккё.
...Полицейский, обходя участок, замечает в заброшенном доме красноватый отсвет. Движимый естественным любопытством, он подкрадывается к двери, и перед ним открывается чудовищная картина: при неверном свете длинноволосый юнец вдохновенно срисовывает с натуры совершенно невообразимый предмет, отдаленно напоминающий перезревший, растрескавшийся плод граната. При ближайшем рассмотрении «гранат» оказывается головой трупа, чудовищно обезображенного кислотой. Неизвестно не только имя убийцы — неизвестна и личность изуродованного до неузнаваемости потерпевшего...
Далее пафос повествования несколько снижается и следует длинный обстоятельный рассказ усердного служаки полицейского, мнящего себя гениальным сыщиком. Он простоват и несколько напоминает бесхитростного доктора Ватсона. Тем не менее с помощью логических построений и материальных улик (!) ему удается изобличить настоящего преступника, затаившегося под маской добродетели. Однако... Однако не будем торопиться с выводами и предвосхищать события. Скажем лишь, что в повести — двойное, даже тройное дно. И завершается она полным крахом научного метода расследования. Эдогава Рампо — великий мастер интриги, в этом он превзошел самого Эдгара По. Если последний удовлетворился максимум двойной «перестановкой» героев, то Эдогаве Рампо этого недостаточно: он столько раз меняет местами гипотетических преступника и жертву, что финал оказывается полной неожиданностью для обескураженного читателя (так же, как и в рассказе «Красная комната»). Особенно любит Рампо ссылаться на своих же героев и события, с ними происходящие, как на нечто реальное, тем самым усиливая эффект погруженности в вымышленную среду и достигая удивительной достоверности («Простая арифметика», «Психологический тест»).
Эдогава Рампо. Красная комната. Авторский сборник, 2003.
Не менее любимый прием — ролевая множественность, несколько ипостасей одного героя; это прослеживается во многих произведениях Рампо.
Повесть «Дьявол» заслуживает того, чтобы о ней сказать отдельно. Главное ее действующее лицо — женщина, коварная, злобная и мстительная. Героини подобного типа столь часто встречаются в японской детективной литературе, что, пожалуй, иной неискушенный читатель может даже заподозрить японских представительниц слабого пола во врожденной склонности к злодейству. Однако исходить нужно совсем от обратного. Повесть «Дьявол» «выросла» из так называемых «докуфу-моно», или «рассказах о злодейках», а также из традиционного рассказа о привидениях, где носителями зла тоже выступали женщины, — в первом случае реально существовавшие авантюристки, во втором — неупокоенные души, призраки умерших героинь. И это не случайно: в феодальной Японии не было существа более бесправного и забитого, чем женщина, и популярность мотива жестокой, изощренной мести в массовой литературе — своеобразный протест общества, реакция на несправедливость. Любопытно, что женщины-злодейки продолжают оставаться излюбленными персонажами и в современной японской детективной литературе, несмотря на стремительно возрастающую эмансипацию прекрасной половины человечества.
Фото: Татьяна Романова.
Резиденции Эдогавы Рампо. Мемориальный центр Эдогавы Рампо по изучению народной культуры, Университет Риккё.
Повесть «Простая арифметика» (в оригинале «Кто?») стоит несколько особняком: и потому, что создана она позже, уже после войны, и потому, что в отличие от других повестей и новелл сборника написана прозрачным, простым языком, свободным от затейливости и нарочитой старомодности слога под XIX век, характерного для начала периода творчества Рампо. В ней не нагнетается атмосфера ужаса и зловещей тайны. Что это — качественно новый этап? Отход от прежних традиций? Нет. При внимательном изучении обнаруживается, что новшества носят чисто поверхностный, стилистический характер. Глубинный слой остается нетронутым — все тот же нескончаемый спор о научном и интуитивном, заканчивающийся полным крахом научного метода, все те же излюбленные приемы — перевертыши, мистификации, ролевая множественность героев... Мало того, «Простая арифметика» связана с более ранним «Психологическим тестом» (а также с «Невероятным орудием преступления») еще и общим героем — любителем-детективом Когоро Акэти. На этом персонаже следует остановиться особо, ибо фигура Акэти — явление глубоко национальное и весьма любопытное.
Когоро Акэти — «проходной» персонаж целого ряда произведений Рампо, как, например, Шерлок Холмс у Конан Дойла. Между Акэти и главным героем, как правило, складываются такие же отношения, как между Холмсом и доктором Ватсоном. Однако на этом сходство кончается. В Акэти нет изысканности и светского лоска Дюпена, как нет и блистательной виртуозности игры ума Шерлока Холмса. Рампо чрезвычайно скупо описывает своего героя: самая яркая деталь, кочующая из произведения в произведение, это «вечно растрепанные волосы» и неизменная ироничная усмешка. Но это отнюдь не свидетельство творческой несостоятельности писателя. Не будет преувеличением сказать, что образ Акэти порожден японским обществом. Чтобы понять и принять подобный тезис, необходимо вернуться назад, к началу — к причинам столь позднего возникновения в Японии детективного жанра. Ибо истоки обоих явлений — одни и те же.
Фото: Татьяна Романова.
Резиденции Эдогавы Рампо. Мемориальный центр Эдогавы Рампо по изучению народной культуры, Университет Риккё.
Итак, отсутствие должной научно-технической базы; как следствие этого — общая социальная неразвитость Японии начала XX века, бюрократичность государственного аппарата, традиционная регламентированность и ориентация среднего японца на социальную группу... Достаточно. Вполне достаточно, чтобы понять, откуда возник любитель-детектив Когоро Акэти. Какое же отношение имеет общественный прогресс к детективному персонажу? Самое непосредственное. В контексте японского общества индивидуальность — сомнительное достоинство. Быть «среди всех» подразумевается «быть как все». Некая приземлённость, неотличимость от прочих, доступность и близость делают Акэти особенно привлекательным для среднего японца. Иными словами, для рядового, массового читателя. Ведь глупо было бы отрицать, что в конечном итоге детективная литература — литература, конечно же, массовая.
Впрочем, что касается последнего пункта, то здесь творчество Рампо далеко не однозначно. Не будем забывать о второй — не менее мощной и самоценной — струе: о волшебном и ирреальном. Забавно, но факт: непревзойденный мистификатор, Рампо стал жертвой самомистификации длиною в жизнь.
Границы детективного жанра размыты, четких дефиниций здесь не существует. Наличие тайны — уже отличительный признак детективной литературы. И Рампо, ратуя за «чистоту» жанра, до самых последних дней работал в совершенно ином направлении — в традиционном японском жанре «кайдан» (рассказов об ужасном), даже не подозревая об этом.
Обнаружив это под конец жизни, Рампо самолично разделил собственные произведения на «чистые» детективы и «рассказы об ужасном». Следуя его примеру, отнесем ко второй группе — романтического и ирреального — вошедшие в данную подборку новеллы «Путешественник с картиной» (1929), «Волшебные чары луны» (в оригинале «Доктор Мэра», 1931) и «Человек-кресло» (1925).
Романтическо-ирреальное у Эдогавы Рампо родилось не из западного готического романа, а из национального опыта средневековой литературы. В Японии традиция жанра кайдан уходит корнями в глубокую древность. На протяжении многих веков огромной популярностью пользовались (что было обусловлено характером народных верований) рассказы об оборотнях, привидениях, духах и прочих сверхъестественных явлениях. Жанр новеллы о чудесах полностью сложился в начале XVII века.
Однако у Эдогавы Рампо волшебство носит прикладной характер. Оно не более чем средство художественного выражения, тонкий флер, приукрашивающий реальность. Главное для Рампо — запечатлеть ужас души, свою собственную тоску и смятение. Недаром все чудовищные, жутковатые истории в его произведениях рассказаны от лица специально введенных персонажей, то ли существовавших в действительности, то ли пригрезившихся писателю.
Новелла «Путешественник с картиной» исполнена особого очарования, в ней ощущается изысканность, присущая японской куртуазной литературе.
В иной тональности выдержан рассказ «Волшебные чары луны» — невероятная, загадочная история о «зеркальных» самоубийствах. Эта новелла, в отличие от рассказа «Путешественник с картиной», лишена романтизма; вместо изысканности — жуткая реалистичность традиционного «кайдана». Даже сам антураж — ночная тьма, луна, «зеркальный» пейзаж — напоминает средневековые волшебные повести.
Итак, заглянем в творческую мастерскую «волшебника» Рампо.
Ночь, тьма, луна, зловещие тени, картины с ожившими персонажами — это традиционное, то, что оттачивалось и совершенствовалось веками. Но по соседству с привычными атрибутами старины мы обнаружим совершенно неожиданные предметы — уже из нашего, XX века.
«Бинокли, отдаляющие и уменьшающие предмет до размера песчинки или, напротив, чудовищно увеличивающие его; микроскопы, способные превратить крохотного червяка в ужасающего дракона, — во всем этом есть что-то от черной магии», — читаем мы в рассказе «Путешественник с картиной». Да, бинокли, «эти орудия дьявола», приоткрывают Рампо — а заодно и его читателям — кусочек иного, потустороннего мира.
Кстати, страх перед линзами и всякого рода оптическими приборами писатель вынес из детства: маленького Рампо напугало и потрясло чудовищное инфернальное видение, возникшее под увеличительным стеклом, с которым ему вздумалось поиграть во время болезни. С детских лет, вероятно, запал ему в душу и сладкий ужас игры в прятки (рассказ «Человек-кресло»).
Не менее почитаемы Рампо куклы, особенно манекены («Путешественник с картиной», «Волшебные чары луны»), искусственные глаза («Плод граната», «Волшебные чары луны»), еще больше зеркала, внушающие его героям просто «мистический ужас» («Волшебные чары луны», «Близнецы»). Тема зеркал — магистральная тема у Рампо. Рассказ «Ад зеркал» (1926) целиком посвящен кошмару отражений.
Магия зеркал и биноклей у Рампо физически ощутима, это — окошко, приоткрывающее красоту инфернального. Даже в самых рациональных произведениях нет-нет да и проскользнет — пусть косвенно, мимоходом — намек на существование иного мира. Как, скажем, в повести «Простая арифметика» всплывает вдруг, хотя и в юмористическом ключе, призрак «неотмщенной О-Кику» — утонувшей в колодце героини средневековой легенды. Или возникает (не совсем кстати) стеклянный глаз погибшего персонажа, который «хотел вымолвить что-то» (повесть «Плод граната»).
Эдогава Рампо. Ад зеркал (сборник), 1991.
«Глубокое означает странное, а странное означает... неведомое». Джорджо Де Кирико полагают предтечей сюрреализма и живописи. В Эдгаре По иные критики склонны видеть пророка, предвосхитившего сюрреалистическую литературу XX века с ее смешением действительного и ирреального. С не меньшим основанием можно искать аналогичные черты в творчестве Эдогавы Рампо, тем более что восприятие сюрреализма в Японии было подготовлено всей практикой дзэн-буддизма. Но это предмет отдельного исследования, и стоит ли разрушать магию Слова писателя подобными изысканиями ему самому сказать за себя.
Феномен Рампо — явление для Японии не уникальное. Уникально оно для нас, европейцев — своей множественностью и повторяемостью. Вспоминая историю японской культуры — начиная с проникновения в страну в V веке н. э. китайской иероглифической письменности, — осознаешь, что для Японии характерна особая форма культурных заимствований. В этой стране чрезвычайно сильны защитные механизмы адаптации и выживаемости традиционного, национального, что в очередной раз блистательно подтвердил своим творчеством Эдогава Рампо, воплотив на практике излюбленную японцами формулу: «Заимствовав у других, наполнить собственным содержанием».